Мукаддас пакистанский сериал, Мукаддас (сериал)Сюжет а также Бросать

Стремясь укрепить свое положение, англичане в г. Иран продолжал наступать, и 29 февраля иранцы бросили в бой последний резерв — 3 пехотные дивизии, которые при поддержке бронетехники атаковали застигнутых врасплох иракцев. Поначалу обитательницы дома прогоняли его, потому что все они знали Мулаката Али и не желали наживать в его лице врага. День открытых дверей прошел в медресе «Аль-Фатиха» при Мемориальной мечети г. Примирение враждующих между собой людей является, таким образом, одним из видов великого джихада и наиболее совершенным видом приближения к Богу.

Неудачи на фронте были использованы исламским духовенством для ослабления позиций либерального президента Ирана Банисадра, которого клирики обвинили в неспособности исполнять обязанности верховного главнокомандующего. В условиях неспособности продолжить наступление в Хузестане иракское командование в середине января года приняло решение вторгнуться в Иранский Курдистан.

Ещё в декабре года части 1-го армейского корпуса заняли два перевала на границе с Ираном. Часть подразделений й горной и 7-й пехотной дивизий были переброшены к Халабдже и Киркуку на случай иранских контратак. Наступление предполагало не захват провинции, а занятие выгодных позиций для дальнейшей обороны.

Более того, иракское командование возлагало надежды на действовавшую в регионе сепаратистскую группировку «Демократическая партия Иранского Курдистана» ДПИК , которую финансировал и вооружал Багдад.

К июню они контролировали практически всю территорию провинции. Из-за успехов повстанческих выступлений в Иранском Курдистане и Иранском Азербайджане в Тегеране президент Ирана Банисадр стал крайне непопулярен, что исламское духовенство использовало как возможность для его свержения.

В начале июня года член Исламской республиканской партии Джавад Мансури обнародовал документ, обнаруженный в американском посольстве , из которого следовало, что в сентябре года на Банисадра пыталось выйти ЦРУ с целью его использования в качестве агента. Банисадр не стал отрицать факт встречи, но свою вербовку опроверг. Однако экс-президенту удалось скрыться, а 28 июня года повстанческая группировка « Организация моджахедов иранского народа » ОМИН во главе с Масудом Раджави , политическим союзником Банисадра, устроила взрыв в штаб-квартире Исламской республиканской партии, в результате чего погибло 74 человека.

Среди убитых были влиятельный политический деятель аятолла Бехешти и 14 министров, присутствовавших на съезде партии. В июле власти развернули репрессии против оппозиционеров и арестовали более сторонников ОМИН, которые вскоре были казнены.

Из-за напряжённой ситуации внутри страны запланированное на лето иранское контрнаступление было отложено. Саддам Хусейн вновь предложил аятолле Хомейни заключить перемирие, но тот отказался. Из-за своей удалённости от иранской границы она использовалась для размещения бомбардировщиков Ту и Ту, имела крупную ремонтную базу и служила промежуточным аэродромом для доставки в Ирак французских истребителей Mirage F1.

В ходе авианалёта погибло около 30 авиатехников, работавших на базе, в том числе иностранных. Командующий ПВО авиабазы полковник Фахри Хусейн Джабер был отозван в Багдад и расстрелян, как и пятеро других офицеров, 20 офицеров были уволены из армии и подвергнуты тюремному заключению.

В операции принимали участие 8 F и 6 F В результате авианалёта реактор и несколько строений комплекса, в том числе подземная лаборатория, были уничтожены. В сентябре года части КСИР и я бронетанковая дивизия развернули наступление на иракские позиции вблизи города Шуш. Полномасштабных боевых действий вести не предполагалось, иранский генштаб надеялся измотать противника и убедить его в том, что общее наступление планируется именно на этом участке.

За три недели боёв иранским войскам удалось продвинуться на 10 км. Тем временем иранцы стянули подкрепления к Абадану и Ахвазу. В ночь на 27 сентября иранские войска попытались деблокировать Абадан. Иракцы, застигнутые врасплох, не смогли оказать достойного сопротивления и в беспорядке отступили, потеряв около 50 Т, единиц бронетехники и значительное количество артиллерии.

К 29 сентября иранцы полностью контролировали восточный берег реки Карун. Гарнизон Абадана присоединился к наступлению и отбросил иракцев от города. Осада Абадана прекратилась, однако иранцы, потеряв человек убитыми и ранеными, не могли продолжать наступление.

На подавление мятежа в Иранском Курдистане было брошено около 60 солдат, из них 30 — из личного состава КСИР, против которых повстанцы могли выставить лишь 15 боевиков. В октябре силами й бронетанковой дивизии и дивизии КСИР « Зульфикар » началось наступление на центр восстания город Сенендедж , который был взят спустя три недели боёв.

Иранские войска успешно развили наступление вглубь провинции, жестоко пресекая всякое сопротивление, и боевики ДПИК были вынуждены отступить в горы на иракской границе. Из-за неблагоприятных погодных условий сильный дождь, распутица иракцы не ожидали иранской атаки. Иракские пехотинцы в условиях отсутствия поддержки с воздуха из-за непогоды понесли большие потери и отступили, распутица сделала невозможной контратаку со стороны й и й бронетанковой дивизий Ирака.

Именно в рамках операции «Тарик аль-Кудс» иранцы впервые широкомасштабно применили тактику «живых волн». Иран захватил большое количество иракского оружия. Тем временем иранская я мотопехотная дивизия при поддержке танковой бригады из состава й бронетанковой дивизии развила наступление в Хузестане.

Иранские части двинулись на Ховейзе и сумели продвинуться на 20 км, но 16 декабря из-за распутицы были вынуждены прекратить наступление. К концу года Иран отбил около 40 процентов захваченной Ираком территории.

Зимой года Ирак активно готовился к обороне оккупированной им иранской территории: расширял дорожную сеть, осушал болота, сооружал бункеры, рыл траншеи, устанавливал минные поля. Наиболее укреплённым участком фронта стал Хорремшехр, где иракские сапёры организовали глубокую линию обороны, получившую название «персидская стена». Особые оборонительные усилия иракское командование приложило в районе Басры.

На восточном берегу реки Шатт-эль-Араб было начато строительство километрового канала, служившего преградой для иранской бронетехники, за каналом началось сооружение линии обороны длиной около 60 км наподобие «персидской стены». Крупномасштабные строительные работы отнимали значительные ресурсы. Дополнительно Ирак сформировал три пехотные дивизии, таким образом доведя численность своих войск до человек и сравнявшись с Ираном.

Боевой дух иракских войск был низок. Обеспокоенный ходом войны, Саддам Хусейн приказал увеличить производство «особых боеприпасов», то есть химического оружия. В феврале, несмотря на сезон дождей, иракские войска безуспешно попытались отбить Бостан.

К этому участку фронта иракское командование стянуло подкрепления. В условиях затишья на фронте Иран решил снова нанести удар по нефтяной инфраструктуре Ирака. Бомбардировка нефтепровода Киркук — Дёртйол , вызвавшая бы вмешательство Турции в конфликт, представлялась невозможной, поэтому в январе года Тегеран начал переговоры с президентом Сирии Хафезом Асадом по вопросу перекрытия нефтепровода Киркук— Банияс , взамен предложив сирийцам поставки иранской нефти на льготных условиях.

Стороны также обсудили двухстороннее торговое соглашение. Для того, чтобы оправдать перекрытие нефтепровода, Дамаск организовал на сирийско-иракской границе ряд провокаций, и 8 апреля года президент Сирии Хафез Асад объявил о перекрытии нефтепровода Киркук—Банияс и закрытии границы с Ираком.

Произошедшее стало серьёзным ударом для иракской экономики, и так отягощённой бременем войны и падением цен на нефть. Взамен Саддам Хусейн договорился с Турцией о расширении нефтепровода Киркук—Дёртйол и увеличении поставок нефти в Иорданию , но полностью восстановить иракский экспорт так и не удалось. Более того, строительные работы на нефтепроводе отвлекали значительные людские ресурсы, необходимые для его охраны.

Переговоры о строительстве нефтепровода в Иорданию не увенчались успехом. Помощь пришла из Саудовской Аравии: новый король Фахд предложил соорудить нефтепровод в Саудовскую Аравию и экспортировать иракскую нефть из саудовских портов. Первая очередь проекта была завершена в году. В рамках очередного контрнаступления иранское командование приняло решение нанести основной удар на центральном участке фронта у города Шуш , перерезав шоссе Багдад—Басра и разделив иракскую группировку.

Операция получила название «Фатх» с перс. В ней участвовали около человек — как солдат регулярной армии, так и ополченцев КСИР. Иран также стянул к фронту значительные силы ПВО.

Ирак смог выставить лишь 40 солдат, но имел численное превосходство в бронетехнике. Части КСИР при поддержке артиллерии и танков й бронетанковой дивизии наступали на Шуш, применяя тактику «живых волн», но прорвать иракскую оборону им не удавалось. В ночь на 24 марта началась вторая фаза иранского наступления. Несмотря на каменистый ландшафт и вызванные им массовые поломки техники, я и я мотопехотная дивизии сумели зайти иракцам во фланг.

Самолёты иракских ВВС, вызванные для авиаподдержки, в ходе воздушных боёв и обстрела ПВО потеряли 6 самолётов против 3 сбитых ими иранских.

В ходе последовавшей контратаки иракская пехота понесла большие потери, стала реальной угроза окружения иракской группировки. Командиры двух оборонявшихся дивизий запросили у генштаба отступление, но им было в этом отказано. Иракский 4-й армейский корпус по приказу Саддама Хусейна отступил и 29 марта закрепился в гористой местности в 6 км от границы. Иранские танки, оставшиеся без ПВО и с трудом продвигавшиеся в условиях местного рельефа, в ходе иракского авианалёта потеряли около танков и отступили.

Несмотря на эти потери, контрнаступление обернулось для иранцев первым крупным успехом — Ирак потерял около танков, орудий, убитыми и 10 пленными против танков, убитыми и 12 ранеными у Ирана. Иран захватил и значительные трофеи. В апреле года повстанцы Демократической партии Иранского Курдистана при поддержке Ирака попытались вернуть контроль над провинцией, но сумели взять лишь 4 города. В течение двух месяцев иранские войска численностью около 80 человек при поддержке танков, вертолётов и артиллерии вновь выбили боевиков ДПИК в горы.

Из-за необходимости солдат для сельскохозяйственных работ наступление правительственных войск было остановлено. В операции с иранской стороны были задействованы около человек, танков, артиллерийских орудий и примерно вертолётов. Ради усиления группировки, участвовавшей в наступлении, Иран отозвал войска с советской, пакистанской и афганской границ.

Иранские ВВС, испытывавшие хронический дефицит запчастей и не считавшиеся командованием политически благонадёжными, принимали в операции лишь ограниченное участие. Тегеран делал ставку на зенитно-ракетные комплексы Hawk , стянутые им к линии фронта. В распоряжении Ирака имелось лишь около 65 солдат, танков и примерно столько же артиллерийских орудий. Примерно половину своих сил иракцы сконцентрировали в Хорремшехре.

Иракские ВВС, в отличие от иранских, были готовы оказать войскам поддержку с воздуха. На рассвете 30 апреля иранские парашютисты высадились в иракском тылу за рекой Карун. По понтонным мостам иранские войска пересекли реку и разделились, чтобы не дать обозначить основное направление наступления. Иракское командование не смогло своевременно отреагировать на начало иранской операции и выработать тактику обороны. На вопрос командующего 3-м армейским корпусом генерала аль-Кадхи, как ему следует организовать оборону, начальник иракского генштаба генерал Шамшаль ответил: «Не знаю.

Вы командир — вам и решать». В ночь на 8 мая Иран начал вторую фазу наступления. В результате боёв с имевшим численное превосходство противником иракские 6-я и 9-я бронетанковая дивизии отступили от Сусенгерда к границе.

Остатки 9-й бронетанковой дивизии были отправлены в резерв, её командующий генерал Тала ад-Дури, пользовавшийся доверием Саддама Хусейна, в последний момент был отозван в Багдад. Его преемник на посту командующего генерал Камаль Латиф был впоследствии обвинён в поражении и расстрелян.

В ночь на 20 мая во время артиллерийской подготовки иранские парашютисты высадились в иракском тылу и уничтожили иракский понтонный мост через реку Шатт-эль-Араб, таким образом отрезав гарнизон Хорремшехра от подкреплений. Иракский гарнизон, практически не имевший боеприпасов, сдался. Остатки иракских частей пытались прорваться к реке Шатт-эль-Араб, но понесли большие потери. Ирак потерял около убитыми, 15 ранеными, 19 пленными и танков. Потери Ирана, в свою очередь, составили не менее 12 убитыми, 25 ранеными и танков.

С освобождением Хорремшехра Иран вернул под контроль около 90 процентов захваченной Ираком территории. Падение Хорремшехра означало конец захватническим амбициям Багдада. Иранские войска теперь угрожали Басре. Вслед за поражением в иракском командовании последовали перестановки: был, в частности, смещён начальник генштаба генерал Шамшаль.

В ходе военного трибунала в Басре перед судом предстали 20 офицеров, из них 10, в том числе командиры 3-го армейского корпуса генерал аль-Кадхи и 9-й бронетанковой дивизии генерал Камаль Латиф, были приговорены к смертной казни. Для поддержки режима в глазах шиитского и курдского населения Саддам Хусейн начал реконструкцию шиитских мавзолеев в Наджафе и Кербеле и повысил ряд шиитских и курдских офицеров.

Ирак также выпустил облигации государственного займа с целью профинансировать крупные строительные проекты в Иракском Курдистане и создать фонд выплат семьям жертв войны. На пресс-конференции Саддам Хусейн заявил о готовности вывести войска из Ирана и отправить их в Ливан для борьбы с Израилем.

Спикер иранского парламента Акбар Хашеми Рафсанджани в ответ предложил Ираку пропустить в Ливан иранские войска.

Тем не менее, на другие требования, предъявляемые Тегераном, — отставку Саддама Хусейна и возвращение в Ирак шиитов, изгнанных в Иран перед войной — Багдад не согласился. В случае отказа Ирана от перемирия Саддам Хусейн при поддержке своих арабских союзников предполагал вести войну на истощение. Иракское командование полагало, что Иран, также понёсший значительные потери, не способен развернуть крупномасштабное наступление вглубь Ирака.

Посредником в перемирии согласился выступить король Саудовской Аравии Фахд, пообещавший выплатить Ирану 50 миллиардов долларов в случае заключения им мира. Иран поднял планку до миллиардов, на самом деле надеясь сторговаться на миллиардах, однако оскорблённый король вышел из переговоров и передал Ираку высокоточные авиационные боеприпасы.

Обеспокоенный своими пошатнувшимися политическими позициями, Саддам созвал съезд правящей партии « Баас » и устранил ряд своих политических противников, в том числе министра здравоохранения Ибрагима Хусейна, призывавшего к его отставке.

Вывод войск из Ирана Саддам Хусейн обосновывал необходимостью лишить Тегеран оснований для продолжения войны. Если же Иран вторгнется в Ирак, полагал президент Ирака, то в глазах мировой общественности Хомейни предстанет агрессором, а в конфликт на стороне Ирака вмешаются сверхдержавы. Мирная инициатива Багдада была неоднозначно встречена Тегераном.

Большая часть иранского руководства поддержала предложение, аятолла Хомейни колебался. Против перемирия выступил лишь Акбар Хашеми Рафсанджани, призывавший к исламской революции в Ираке. Более того, он указал на неполный вывод иракских войск: под контролем Ирака осталось несколько перевалов на границе. Рафсанджани активно поддерживал продолжение войны и в конце концов одержал верх, заручившись поддержкой Хомейни.

Тегеран, в отличие от Багдада, не согласился на её условия и вновь призвал иракцев свергнуть Саддама Хусейна. План иранского вторжения в Ирак, разработанный летом года, предусматривал захват важных экономических центров Ирака — Басры и Киркука , после чего иранские войска при поддержке шиитского населения должны были бы развернуть наступление на Багдад.

В случае его неудачи предполагалось отступить к Басре, создать там правительство, подконтрольное Ирану и ожидать свержения Саддама Хусейна.

Для проведения операции иранское командование выделило 18 дивизий из них 3 бронетанковых , наступавших к северу от Басры и у Касре-Ширина. Иран имел численное превосходство над Ираком, однако иракцы располагали танками против иранских и артиллерийскими орудиями против Около полуночи я и я бронетанковые дивизии пересекли реку Шатт-эль-Араб и к рассвету сумели продвинуться на 15 км вглубь иракской территории к северу от Басры, однако в результате иракской контратаки и бомбардировки с воздуха были вынуждены отступить.

В ночь на 17 июля иранские танки попытались взять деревню Эль-Курна и перерезать шоссе Багдад—Басра, однако иракцы заманили противника в болотистую местность, где атаковали завязшие танки с флангов. Иранские части вновь отступили. Вслед за этим иранцы вновь пошли в атаку, теперь силами пехоты, но 23 июля вновь были отброшены на исходные позиции иракцами, умело использовавшими местный ландшафт. Тем временем иракские повстанцы, действовавшие при поддержке Тегерана, взорвали в Багдаде заминированный автомобиль, в результате чего погибло 20 человек.

Ирак, в свою очередь, понёс потери в человек и танков. Боевой дух иранцев из-за недавних чисток в армии и постоянных конфликтов между армией и КСИР был низок. Багдад также надеялся заставить Иран в качестве ответной меры перекрыть Ормузский пролив , что вызвало бы вмешательство в конфликт сверхдержав.

Однако Иран отказался от блокады пролива и установил собственную запретную зону на 60 морских миль от иранского побережь. С 15 августа иракскую зону патрулировали самолёты МиГ и Су , а также вертолёты Super Frelon [].

К концу года иракские ВВС нанесли серьёзный урон 8 судам, а ещё 6 легко повредили. В сентябре иракские ракетные катера совершили ряд атак на иранские конвои. Для борьбы с иранскими судами Ирак даже рассматривал возможность создания морских баз в Сомали , Джибути и Северном Йемене , однако под давлением стран Запада переговоры окончились неудачей.

Кроме того, иракские самолёты регулярно бомбили нефтяной терминал на острове Харк и иранские нефтяные платформы в Персидском заливе. Несмотря на усилия иракцев, иранский нефтяной экспорт практически не пострадал. Без особых успехов продолжались и налёты иранских ВВС на объекты иракской инфраструктуры. На этом участке фронта у Ирака имелось 36 человек, танков и орудий, кроме того, иракские ВВС были готовы оказать им поддержку, в отличие от иранских.

За ночь иранцам удалось продвинуться на 10 км вглубь иракской территории, однако днём 1 октября они были контратакованы иракской пехотой при поддержке танков.

Не располагая поддержкой танков, находившихся в тылу, иранцы отступили. Ирак также активно задействовал собственные ВВС. В ночь на 6 октября иранские войска попытались взять город Мандали , но безуспешно.

Наступление провалилось: иранцам не удалось занять ни Ханакин , ни Мандали, потери составили убитыми против иракских Обеспокоенный ходом войны, председатель иранского парламента Рафсанджани предложил аятолле Хомейни возобновить иранскую ядерную программу , начатую ещё при шахе, и 19 октября получил на это согласие.

Не имея возможности развернуть крупномасштабное наступление, с 27 октября Ирак начал ракетные обстрелы иранских городов. От тактики «живых волн» в этот раз иранское командование приняло решение отказаться. В ходе неудачной контратаки иракцы потеряли порядка 70 танков. Из-за начавшегося сезона дождей иранское наступление было остановлено. Иран потерял убитыми против убитых и пленных у Ирака.

В сентябре года вновь обострился конфликт в Иранском Курдистане, вызванный стремлением Ирана установить контроль над шоссе Секкез — Пираншехр , которое повстанцы использовали для транспортировки оружия из Ирака.

Правительственные войска сумели установить контроль над частью шоссе, но под контролем боевиков осталось ряд населённых пунктов. В конце ноября из-за наступления зимы наступление прекратилось. Зимой года и Иран, и Ирак активно готовились к обороне. Иракские строительные части создавали глубокую сеть траншей и укреплений, в том числе подземных, расширяли существующую дорожную сеть, сооружали склады в непосредственной близости от линии фронта.

Продолжались работы на оборонительной линии в районе Басры: в частности, был наполнен водой канал, служивший препятствием для иранской бронетехники. Ирак дополнительно сформировал 4 дивизии и 3 бригады, для обороны полуострова Фао был создан 5-й армейский корпус.

Для иракских солдат были сооружены комфортабельные казармы с молельными комнатами и телевизорами, для фронтовых частей вводились гарантированные отпуска. Иран также предпринимал усилия по строительству укреплений, но в гораздо меньшем масштабе, так как иранское командование надеялось на скорое продолжение наступления.

В январе года Тегеран предложил Багдаду заключить мир при условии полного вывода иракских войск из Ирана. Саддам Хусейн отверг эту инициативу, но заявил о готовности лично встретиться с аятоллой Хомейни для переговоров. Под давлением Рафсанджани иранское руководство отказалось от встречи и приняло решение начать новое наступление в направлении Эль-Амары.

В ночь на 7 февраля иранские войска попытались прорвать иракскую оборону, но столкнулись с упорным сопротивлением и отступили. На руку иракцам играли сеть укреплений, умелое использование ландшафта и распутица, вызванная сезоном дождей. Вторая волна наступления также закончилась неудачей для иранцев. На закате 9 февраля Иран бросил в бой ю бронетанковую дивизию, которой наконец удалось прорвать оборону противника. В ходе танковых боёв с иракскими Т , действовавшими при поддержке вертолётов и артиллерии, иранцы потеряли более Т и « Чифтенов » против иракских Иран потерял убитыми и пленными против убитых у Ирака.

Иранские пленные были проведены по улицам Багдада. Из-за провала крупномасштабной наступательной тактики Иран был вынужден перейти к войне на истощение путём регулярных артиллерийских обстрелов, диверсий и редких вылазок. Иракцы отступили на 5 км к границе и начали ракетные обстрелы Дизфуля и Шуша.

В мае—июне года Багдад вновь предлагал Тегерану заключить перемирие, но получил отказ. Тем временем иранское командование решило нанести удар в Иракском Курдистане, однако перед этим необходимо было зачистить провинцию Иранский Курдистан от местных повстанцев. Для проведения операции было выделено порядка солдат, танков и орудий, в то время как число боевиков Демократической партии Иранского Курдистана ДПИК не превышало 20 человек. К июню года иранские войска под командованием генерала Ширази контролировали практически всю территорию провинции.

Части КСИР при поддержке й мотопехотной дивизии и боевиков Демократической партии Курдистана братьев Барзани сумели продвинуться на 15 километров вглубь иракской территории. К 27 июля фронт удалось стабилизировать.

Иракцы нанесли упреждающий удар по иранским частям, но под огнём противника отступили. Иранская пехота при поддержке танков и парашютистов регулярно пыталась прорвать иракскую оборону, и 2 августа иракцы отступили на 5 км вглубь территории Ирака.

При поддержке авиации и й бронетанковой дивизии иракскому 4-му армейскому корпусу к 10 августа удалось остановить наступление Ирана. Иранцам удалось занять ряд высот у шоссе, но они не смогли взять Мехран. Продолжались иракские обстрелы иранских городов. В ночь на 20 октября года иранское командование возобновило наступление в Иракском Курдистане, получившее название «Аль-Фаджр-4».

К вечеру 22 октября иранские войска, двигавшиеся от границы, достигли Пенджвина, но не смогли взять город с налёта. В ходе последовавшей контратаки 1-й армейский корпус при поддержке авиации смог зайти иранцам во фланг и отбросить их к границе. Применив горчичный газ , иранцев удалось отбросить к Пенджвину. В середине ноября из-за наступления зимы иранское наступление было остановлено. В ходе операции иранцам удалось занять несколько сотен квадратных километров иракской территории.

Тяжёлые потери, понесённые иранскими войсками в ходе серии операций «Аль-Фаджр», делали наступление на Багдад невозможным. По подозрении в причастности к путчу в Иране было арестовано офицеров, многие из которых затем были приговорены к смертной казни. От чисток особенно пострадали иранские ВВС, и так находившиеся в плачевном состоянии из-за отсутствия запчастей [65] , вызванного западным эмбарго [66] , и недостатка квалифицированных специалистов [65].

Осознавая, что иранская оппозиция не имеет существенной базы и не способна свергнуть Хомейни, что иностранная интервенция в Иран не просматривается, опасаясь экспорта исламской революции в Ирак и желая отторгнуть от Ирана как реку Шатт-эль-Араб, так и богатые нефтью приграничные районы, президент Ирака Саддам Хусейн начал готовиться к войне [66].

В принятии этого решения сыграли свою роль и сведения об ослаблении иранской армии [67]. Война с Ираном представлялась Саддаму «маленькой победоносной». Более того, на территории Ирака по контракту с Францией строился ядерный реактор « Осирак », запланированный к вводу в эксплуатацию в году и на который иракское руководство возлагало определённые надежды. Багдад ожидал поддержки как арабского мира, так и западных стран, не заинтересованных в экспорте иранской революции в регионе, и надеялся после войны занять лидирующие позиции на Ближнем Востоке.

Определённые опасения вызывала возможная реакция СССР на вторжение, но Саддам Хусейн счёл, что Советский Союз не станет терять важного регионального союзника в лице Ирака [68]. В июле года на встрече с армейским руководством Саддам дал ему месяц на подготовку к войне. Такое решение было встречено генералами скептически, но никто из них не высказал недовольство открыто [68]. Иракская армия была не готова к войне: для проведения столь крупномасштабной операции, как вторжение в Иран, не было ни опыта, ни боевого духа, не было должным образом налажено тыловое обеспечение.

Несмотря на перевооружение, наблюдалось технологическое отставание от Ирана [45]. Даты вторжения определено не было, Багдад решил действовать по обстоятельствам.

Основным направлением вторжения была выбрана провинция Хузестан, имевшая ровный ландшафт [69] и развитую дорожную сеть, а также значительные нефтяные запасы.

Кроме того, иракское командование надеялось на благожелательное отношение со стороны местного арабского населения [70]. После революции Иран столкнулся с сепаратистскими движениями в Хузестане и Иранском Курдистане, для борьбы с которыми президент Ирана Абольхасан Банисадр восстановил всеобщую воинскую повинность и перебросил к границе с Ираком 3 дивизии и 1 бригаду.

В целом иранское руководство не осознавало угрозу войны с Ираком и не пыталось предотвратить её. Аятолла Хомейни полагал, что в случае начала войны иракские шииты свергнут Саддама Хусейна. Более того, любая подготовка к войне осложнялась тяжёлой экономической ситуацией [71] и борьбой за власть в Тегеране между исламским духовенством и секулярными кругами, к которым принадлежал Банисадр [45].

В результате технической неисправности вертолёт разбился, президенту Банисадру чудом удалось выжить [72]. Обе стороны применяли как стрелковое, так и тяжёлое вооружение, в то время как к границе стягивались войска. Саддам Хусейн обвинил Тегеран в провоцировании конфликта [70] и расценил это как объявление войны 4 сентября года в Ираке официально считается днём начала войны с Ираном [73].

Вслед за этим иракские войска с боем заняли более квадратных километров спорной иранской территории. Последовала серия воздушных боёв: в частности, 9 сентября Иран признал потерю одного истребителя « Фантом », сбитого иракским МиГ [75]. Банисадр не пострадал [76]. С критикой этого решения на совещании выступил начальник иракской разведки, двоюродный брат Саддама и член его ближайшего окружения Али Хасан аль-Маджид , указавший на неготовность Ирака к войне [76] , однако его позиция не получила поддержки у присутствовавших.

В тот же день были полностью подготовлены планы иракского наступления [79]. Тем не менее премьер-министр и политический противник президента Банисадра Мохаммад Али Раджаи отмёл саму возможность войны в надежде ослабить позиции Банисадра.

Единственным решением, принятым по итогам шестичасового заседания, стало начало мобилизации [80]. Предвоенные столкновения сильно задели иранскую авиацию.

Уже к 21 сентября потери авиации Ирана в боевых вылетах составили не меньше 10 самолётов и вертолётов, погибло как минимум 19 иранских лётчиков и членов экипажей [81]. В конце концов, это не совсем настоящее влагалище, уговаривала себя Джаханара-бегум. Отверстие его было слепым она проверила. Это просто какой-то придаток, что-то детское. Может быть, он зарастет, заживет или исчезнет каким-то другим способом. Она помолится во всех известных ей святилищах и будет просить у Всемогущего явить к ней милость.

Он явит милость, она знала, что явит. Может быть, Он уже и явил ее, просто Джаханара пока не догадывалась, каким именно образом. В первый же день, когда Джаханара-бегум почувствовала себя готовой покинуть дом, она взяла с собой свое дитя — Афтаба — и пошла к дарге [4] хазрата [5] Сармада Шахида, благо идти было недалеко, всего каких-то десять минут.

В то время она не имела ни малейшего понятия о жизни хазрата и сама не знала, почему с такой уверенностью направилась именно к его дарге. Возможно, он сам позвал ее к себе. Может быть, правда, что ее привлекли странные люди, которых она часто видела там по дороге к Мина-базару.

Прежде она не удостаивала их даже взглядом и замечала, только когда они пересекали ее путь. Теперь же они стали казаться ей самыми важными на свете людьми. Не все приходившие на могилу хазрата Сармада Шахида знали историю его жизни. Некоторые знали ее частично, некоторые не знали вообще, а третьи придумывали собственные версии. Большинство людей знало, что он был еврейским купцом из Армении, пришедшим в Дели из Персии вслед за своей страстной любовью.

Немногие знали, что этой любовью был Абхай Чанд, юный индус, которого Сармад Шахид повстречал в Синде. Большинство людей знало, что Сармад Шахид отрекся от иудаизма и перешел в ислам.

Немногие знали, что со временем он усомнился и в ортодоксальном исламе. Большинство людей знало, что он как голый факир вечно бродил по улицам Шахджаханабада, а потом был публично казнен. Опять-таки немногие знали, что казнили его не за хождение по улицам в голом виде, а за религиозное отступничество.

Аурангзеб, тогдашний падишах, призвал Сармада ко двору и попросил доказать, что он истинный мусульманин — то есть прочесть калиму: «Ла илаха иллаллах Мохаммед-ур расул Аллах. Сармад Шахид стоял голый перед придворными кази и мауланами [6] во дворе Красного форта. В небе остановились облака, и птицы застыли в воздухе, а в форте стало душно и жарко, когда хазрат Сармад начал декламировать калиму. Однако он умолк почти сразу после того, как начал, сказав только: «Ла илаха.

Он упорно не желал продолжать, утверждая, что не способен этого сделать, пока не завершит свой духовный поиск и не сможет принять Аллаха всем сердцем.

До этого же, сказал он, калима в его устах будет оставаться пустым притворством. Аурангзеб, посоветовавшись со своими кази, приказал казнить Сармада. Тем не менее было бы ошибкой полагать, будто те, кто приходил к могиле выказать благоговейное почтение хазрату Сармаду Шахиду, не зная истории его жизни, делали это по невежеству.

Дело в том, что внутри дарги непокорный дух Сармада был сильнее, ощутимее и правдивее, нежели любое собрание исторических фактов, и этот дух действовал на всех пришедших искать благословения хазрата. Этот дух прославлял но никогда не проповедовал торжество духовности над ритуалами, простоты над излишествами богатства, а также непобедимую, неземную любовь — даже перед лицом смерти.

Дух Сармада внушал тем, кто приходил к нему, силу своей жизни и позволял обратить эту силу на укрепление духа, в чем бы это ни заключалось. Став частым гостем дарги хазрата, Джаханара-бегум много раз слышала, а потом и рассказывала другим, историю о том, как Сармад был обезглавлен на ступенях Джама-Масджид — соборной мечети Старого Дели — перед морем почитателей, пришедших проститься с ним.

Рассказ повествовал о том, что голова продолжала произносить стихи любви даже после того, как отделилась от тела, и о том, что тело подняло голову и возложило ее на плечи так же обыденно, как современный мотоциклист надевает шлем, а потом Сармад поднялся по ступеням вверх, вошел в Джама-Масджид и так же непринужденно вознесся прямо на небеса.

И именно поэтому, говорила Джаханара-бегум всем, кто хотел ее слушать , в дарге, прилепившейся, как моллюск, к восточной лестнице Джама-Масджид, ровно в том месте, где кровь Сармада пролилась и собралась в лужу, пол, стены и потолок сохраняют свой красный цвет.

Прошло уже триста лет, говорила Джаханара, но никто не может смыть кровь хазрата Сармада. В какой бы цвет ни красили пол и стены гробницы, они все равно возвращают себе свой прежний оттенок. Безмятежность и покой снизошли на Джаханару-бегум сразу, как только она, пройдя мимо разношерстной толпы — мимо продавцов благовоний и амулетов, сторожей обуви паломников, мимо колченогих калек, нищих, бездомных — мимо коз, откармливаемых ко дню разговения, мимо группки пожилых, невозмутимых евнухов, обосновавшихся под парусиновым навесом, натянутым возле гробницы, — вошла в крохотную красную каморку.

Уличный гомон стих и отдалился. Джаханара села в уголок, положила на колени свое спящее дитя и оглядела сидевших в комнате паломников — мусульман и индусов. Люди прикрепляли к решеткам на стенах красные шнурки, красные браслеты и записки, ища благословения Сармада.

Однако только после того, как Джаханара заметила худого до прозрачности старика с клочковатой седой бородой и пергаментной сухой кожей, который беззвучно плакал, раскачиваясь у стены, словно его серде было разбито, она и сама дала волю слезам. Позаботься о нем и научи меня любить его».

Первые несколько лет жизни Афтаба Джаханара-бегум ревностно хранила его тайну. Несчастная мать ждала, что девичья щель зарастет, не отпускала Афтаба далеко от себя и берегла его как зеницу ока. Даже после того как родился младший сын Сакиб, Джанахара продолжала опекать Афтаба, не отпуская его далеко от себя. Такое поведение не казалось странным для женщины, которая так долго и так напряженно ждала рождения сына. Когда Афтабу сравнялось пять лет, родители отвели его в медресе для мальчиков на Чуривали-Гали улочка, где продавали браслеты.

Уже через год мальчик знал на память изрядную часть Корана на арабском языке, хотя, конечно, было не совсем ясно, насколько хорошо он его понимал. Впрочем, то же самое можно было сказать и о других мальчиках. Афтаб учился хорошо, лучше большинства учеников, но уже с младенчества стало ясно, что настоящее его призвание — музыка.

ДЕВОЧКА ПРОДАВШИЙ СВОЙ ДЕВСТВЕННОСТЬ ЗА ДЕНЕГ - узбекфильм на русском языке

У мальчика был нежный, звонкий голос, и он усваивал мелодию после первого же прослушивания. Родители решили отправить его к устаду [7] Хамиду Хану, выдающемуся молодому музыканту, преподававшему классическую индийскую музыку в своей тесной квартирке в Чандни-Махале.

Маленький Афтаб не пропустил ни одного урока. В девятилетнем возрасте он уже мог по двадцать минут петь бада-хайяль в мелодиях рага-яман, рага-дурга и рага-бхайрав, а в рага пурья-дханашри напев его застенчиво шелестел, как камень, умелой рукой брошенный скользить по водам озера. Чаити и тхумри он мог петь с изяществом и совершенством куртизанки из Лакхнау.

Поначалу люди удивлялись и подбадривали мальчика, но очень скоро его стали дразнить и оскорблять другие дети: «Он же Она! Он не Он и не Она. Он и Он, и Она. Она-Он, Он-Она. Когда издевательства стали невыносимыми, Афтаб перестал ходить на уроки музыки, но устад Хамид, который души в нем не чаял, сказал, что будет заниматься с ним отдельно. Музыкальное образование, таким образом, продолжилось, но ходить в школу Афтаб наотрез отказался.

К тому времени все робкие надежды Джаханары-бегум практически испарились. Никаких признаков заживления между ножками сына она не видела. Джаханара, прибегнув к изобретательным уловкам, смогла на несколько лет оттянуть обрезание, но маленький Сакиб уже ждал своей очереди, и возможности тянуть дальше уже не было. Наконец, Джаханаре пришлось сделать неизбежное. Она собрала все свое мужество и рассказала правду мужу, заливаясь слезами горя, смешенного с облегчением, ведь теперь не ей одной нужно было нести тяжкое бремя этого кошмара.

Муж Джаханары, Мулакат Али, был хакимом, врачом-травником и большим любителем поэзии на урду и персидском. Всю жизнь он работал на семью другого хакима — Абдула Маджида — который создал популярную марку шербета, названную «Рух-Афза», что по-персидски означает «Эликсир души».

Этот эликсир, который готовили из семян портулака, винограда, апельсинов, арбуза, мяты и моркови, добавляя в него также немного шпината, ветивера, лотос, лилии двух сортов и масло дамасской розы, считался тонизирующим средством.

Люди, однако, обнаружили, что две столовые ложки искрящегося рубинового сиропа не только придавали невероятно приятный вкус молоку и даже обычной воде, но и служили непревзойденной защитой от испепеляющей делийской жары, как и от странной лихорадки, которую приносили с собой ветры из пустыни. Очень скоро целебный настой, каким должен был стать эликсир, превратился в любимый местным народом прохладительный напиток.

Сорок лет семья удачливого хакима получала приличные доходы, отправляя напиток на юг — до Хайдарабада и на запад — до Афганистана. Потом начались ужасы великого Раздела. Бог вскрыл свою сонную артерию над границей Индии и Пакистана, и миллион человек погибло от ненависти. Соседи убивали друг друга с такой яростью, словно никогда не были знакомы, никогда не ходили друг к другу на свадьбы, никогда не пели песен друг друга.

Старый город больше не был прежним. Жившие там мусульманские семьи бежали, но прибыли индуисты и поселились у его стен. Прошла еще четверть века, и геноцид случился теперь в Восточном Пакистане. Когда ужас остался позади, хаким организовал еще один филиал в новой стране Бангладеш. Эликсир, однако, торжествовал недолго. Напиток, переживший войны и кровавое рождение трех стран, был, как и большинство вещей в мире, безжалостно раздавлен «Кока-Колой». Мулакат Али был весьма ценным и уважаемым сотрудником хакима Абдула Маджида, но на зарплату едва мог сводить концы с концами.

Поэтому, кроме работы у Абдула, Мулакат принимал больных на дому. Джаханара-бегум вносила свою лепту в семейный бюджет — она шила белые хлопковые шапочки такие же, какие носил Ганди и заваливала ими индусов, лавочников с Чандни-Чуок [8]. Мулакат Али прослеживал свое происхождение от повелителя монголов Чингисхана. Предки Мулаката происходили от второго сына хана — Чагатая. Генеалогическое древо было изображено на куске старого, потрескавшегося пергамента, а в небольшой жестяной шкатулке Мулакат хранил пожелтевшие документы, которые якобы подтверждали истинность его высокого происхождения и объясняли, каким образом потомки шаманов из пустыни Гоби, поклонявшиеся Вечному Синему Небу и считавшиеся врагами ислама, стали зачинателями династии Великих Моголов, правивших Индией на протяжении веков.

В документах было также написано, как предки самого Мулаката, потомки Моголов, бывших суннитами, перешли в шиизм. Иногда — не чаще одного раза в несколько лет — Мулакат открывал шкатулку и показывал документы какому-нибудь журналисту, который как правило либо просто не слушал Мулаката, либо не воспринимал его всерьез.

В лучшем случае долгое интервью оборачивалось игривым упоминанием в субботнем материале о Старом Дели. Если статью удостаивали целого разворота, то она сопровождалась небольшим портретом Мулаката Али и еще несколькими фотографиями: крупным планом блюд монгольской кухни, дальним планом с мусульманскими женщинами в парандже, едущими на велорикшах по грязным улочкам, и, конечно же, непременным снимком с высоты птичьего полета — ровные ряды мусульманских мужчин в белых шапочках, склонившиеся в молитве во дворе мечети Джама-Масджид.

Некоторые читатели усматривали в этих снимках доказательство победы в Индии межконфессионального согласия, светскости и веротерпимости. Другие с облегчением приходили к выводу, что делийские мусульмане вполне довольны жизнью в своем пестром гетто, но находились и такие, кто убеждался, что мусульмане не желают «интегрироваться», размножаются и организуются, и недалек тот час, когда они представят нешуточную угрозу для индуистской Индии.

Таких становилось все больше, и они тревожными темпами усиливали свое влияние. Однако независимо от того, появлялось интервью в печати или нет, Мулакат Али в своей слепой любви к человечеству продолжал принимать визитеров в своей крошечной квартирке, проявляя при этом тускнеющее изящество обедневшего аристократа.

О прошлом он всегда говорил с достоинством, но без ностальгии. Он живописал, как в тринадцатом веке его предки правили империей, простиравшейся от земель, которые ныне называются Вьетнам или Корея, до Венгрии и Балкан и от Северной Сибири до Деканского плоскогорья в Индии.

Да, то была величайшая империя из всех, какие знало человечество. Он часто заканчивал интервью двустишием на урду — двустишием своего любимого поэта Мира Таки Мира:.

Посетители его, в большинстве своем нагловатые эмиссары нового правящего класса, едва ли сознававшие свое юношеское высокомерие, не вполне понимали многослойный смысл продекламированного им двустишия, похожего на легкую закуску, которую следовало смыть крошечной чашкой густого сладкого чая.

Конечно, они понимали, что это была грустная эпитафия на руинах павшей империи, границы которой сузились до мрачного, грязного гетто, окруженного разрушенными стенами Старого города.

Да, конечно, они понимали и то, что это был печальный комментарий к стесненному положению самого Мулаката Али. Но от их внимания ускользало самое важное — стихи были коварным лакомством, лукавой самосой, предостережением, завернутым в скорбь и предложенным в обертке ложного смирения эрудированным человеком, твердо уверенным в полном незнании слушателями урду — языка, который, подобно большинству говорящих на нем, все больше и больше изолировался.

Страсть Мулаката Али к поэзии не была увлечением, отделенным от его практики хакима. Он верил в целительную силу поэзии, верил, что поэзия может излечить или по крайней мере значительно способствовать излечению от практически любого недуга. Он предписывал своим пациентам стихи, как другие хакимы предписывали лекарства.

В неисчерпаемом запасе Али были двустишия, пугающим образом подходящие для всех случаев жизни — для любой болезни, любого настроения, любого — самого незначительного — изменения политического климата. Это обыкновение делало жизнь самого хакима и людей, окружавших его, более глубокой, хотя и менее самобытной, чем она была в действительности. Стихи пропитывали все едва уловимым ощущением застоя, ощущением того, что все происходящее уже происходило раньше.

Все уже было записано, спето, прокомментировано и отложено в сокровищницу людского опыта. Ничто новое в этом мире не было возможно. Именно поэтому молодые люди, которые оказывались рядом с ним, немедленно ретировались, смущенно хихикая, как только понимали, что сейчас их угостят очередным двустишием. Когда Джаханара-бегум рассказала мужу об Афтабе, у Мулаката Али — быть может, впервые в жизни — не нашлось стихов на случай. Мало того, ему потребовалось немалое время, чтобы справиться с неожиданным потрясением.

Придя в себя, он рассерженно спросил, почему жена не сказала ему об этом раньше. Времена изменились, продолжил он, наступило Новое время. Хаким был уверен, что существует простое медицинское решение, которое избавит их сына от проблемы.

Надо только найти врача в Нью-Дели, подальше от слухов и сплетен, неизбежных в махалля [9] Старого города. Всемогущий помогает тем, кто помогает себе сам, с напускной суровостью сказал он жене. Спустя неделю, облачившись в лучшие свои одежды и нарядив несчастного Афтаба в серо-стальной костюм патхани, черную вышитую курточку, шапочку топи и джутти с мысками, загибающимися вверх, как нос гондолы, они выехали в запряженной лошадью повозке с улицы Низамуддина.

Всем соседям было сказано, что семья отправилась на смотрины будущей невесты для племянника Айджаза — младшего сына старшего брата Мулаката Али Касима, который после Раздела переехал в Пакистан и теперь работал в филиале «Рух-Афзы» в Карачи. На самом деле семейство поехало на прием к доктору Гуламу Наби, который сам себя называл сексологом. Доктор Наби страшно гордился своей прямотой и научной образованностью.

Осмотрев Афтаба, он сказал, что, строго говоря, мальчик не является хиджрой — женщиной, заключенной в тело мужчины, но для простоты можно назвать это и так. Афтаб, сказал доктор Наби, — это редкий случай истинного гермафродитизма, то есть заболевания, при котором у человека существуют как мужские, так и женские признаки, хотя мужские — внешне — доминируют.

Доктор Наби обещал порекомендовать хирурга, который закроет и зашьет женский признак. Кроме того, он выпишет и таблетки. Одновременно врач предупредил, что проблема эта не только внешняя.

Лечение, конечно, поможет, но останутся «тенденции хиджры», искоренить которые едва ли когда-нибудь удастся. Для обозначения западного слова «тенденции» доктор употребил слово « фитрат ». Таким образом, врач не гарантировал успеха. Мулакат Али, готовый ухватиться за любую соломинку, был полон воодушевления. Визит к доктору Наби не дал немедленного облегчения, не освободил Афтаба от того, что Мулакат Али называл недугом, но зато несомненно пошел на пользу самому Мулакату Али, ибо помог ему определиться в надежной системе координат и вести корабль среди океана полного непонимания ситуации, объяснения которой было бессмысленно искать в стихах.

Теперь муки несчастного отца превратились в практическую проблему, которая требовала направить внимание и силы на вполне осязаемую задачу: достать деньги на операцию. Он сократил расходы на домашнее хозяйство и составил список друзей и родственников, у которых можно было что-то занять. Одновременно он затеял грандиозный культурный проект — начал вселять мужественность в Афтаба.

Мулакат Али принялся внушать сыну любовь к поэзии, стараясь отвратить от пения тхумри и чаити. Он допоздна засиживался с сыном, рассказывая тому истории об их воинственных предках, об их доблести на полях брани. Рассказы эти оставляли Афтаба равнодушным, но потом он услышал историю о том, как Темучин — Чингисхан — добился руки своей красавицы-жены, Бортэ-Хатун, о том, как ее похитило враждебное племя и Темучин, почти в одиночку, сумел отбить ее у врагов — так сильна была его любовь.

Слушая эту историю, Афтаб хотел оказаться на месте Бортэ-Хатун. Сестры и брат Афтаба ходили в школу, а он сам часами просиживал в это время на крошечном балконе, выходившем на Читли-Кабар — маленькую гробницу пятнистого козла, который, как говорили, обладал сверхъестественной силой, и на оживленную улицу, вливавшуюся в Матия-Махал-Чуок. Мальчик быстро выучил такт и ритм своего квартала, расцвеченного ругательствами на урду: «Я трахну твою мать», «Иди трахни свою сестру», «Клянусь членом твоей матери», поток которых пять раз в день прерывался призывом правоверных к молитве, раздававшимся с минарета Джама-Масджид и еще пяти мечетей поменьше, разбросанных по Старому городу.

День за днем Афтаб внимательно следил за всем подряд, но ни за чем в особенности. Гудду Бхай, желчный и злой рыбный торговец, ранним утром ставил тележку со свежей, серебристо блестевшей рыбой в самой середине рынка, чтобы вскоре, с неизбежностью восхода и захода солнца, его сменил Васим, высокий, любезный продавец нан-хати. Этот Васим затем съеживался до Юнуса — маленького и худенького торговца фруктами, который ближе к ночи раздувался в мячик Хассана Миана, толстяка, торговавшего лучшим бараньим бирьяни в Матия-Махале.

Горячий рис с мясом он извлекал из огромного медного котла. Однажды утром — это было весной — Афтаб увидел высокую женщину с тонкими, стройными лодыжками. Первым делом Афтабу бросилась в глаза яркая губная помада и высокие золоченые каблуки. Кроме того, на женщине был блестящий зеленый шелковый шальвар-камиз. Женщина покупала браслет у торговца Мира, который, кроме того, сторожил Читли-Кабар. Каждый вечер, запирая козлиный склеп, он прятал в нем весь свой запас браслетов.

Ему удалось устроить так, чтобы обе работы заканчивались в одно время. Афтаб никогда в жизни не видел никого великолепнее этой женщины в губной помаде. Он опрометью сбежал вниз по крутой лестнице и пошел за ней, внимательно следя, как она покупала баранину, заколки для волос, гуаву, а потом старательно застегивала расстегнувшийся ремешок босоножки. Он проводил ее по улице до Туркменских ворот и долго стоял возле синей двери, за которой она исчезла.

Ни одной обычной женщине никто бы не позволил такой плавной походкой прошествовать в такой одежде по Шахджанабаду. Обычные женщины Шахджанабада носили паранджу или, по крайней мере, покрывали голову и все тело, за исключением кистей рук и стоп. Женщина, за которой шел Афтаб, могла так одеваться и так разгуливать по городу, потому что она… не была женщиной.

Но как бы то ни было, Афтаб мечтал быть ею. Он хотел быть ею больше, чем красавицей Бортэ-Хатун. Он хотел, как эта женщина, царственно идти мимо мясных лавок, где освежеванные туши висели на крюках, словно стены из красной плоти; он хотел, так же жеманясь, проплывать мимо стильного мужского парикмахерского салона «Новая жизнь», где цирюльник Ильяс стриг молодого мясника Лиаката и смазывал его волосы сверкающим бриолином.

Он жаждал протянуть унизанную звенящими браслетами руку с ярко накрашенными ногтями и слегка приподнять жабры рыбы, чтобы убедиться в ее свежести и поторговаться о цене. Он хотел немного задрать шальвары, переступая через лужу, — только для того, чтобы показать всем серебряные браслеты на лодыжках.

Теперь Афтаб делил свое время между музыкальными занятиями и дежурством у синей двери дома в Гали-Дакотан, где жила высокая женщина. Все они жили здесь, в хавели , каменном доме, за синей дверью.

У них была устад, гуру по имени Кульсум Би, она была самой старшей среди них и являлась хозяйкой дома. Афтаб узнал, что хавели назывался Кхвабгах — Дом снов.

Поначалу обитательницы дома прогоняли его, потому что все они знали Мулаката Али и не желали наживать в его лице врага. Но, невзирая на ругань, упреки и возможные наказания, Афтаб неизменно, день за днем, возвращался к дому с синей дверью.

Это было единственное место в мире, где он чувствовал, что сам воздух расступается перед ним. Когда Афтаб приходил к заветному дому, он чувствовал, как для него появляется свободное пространство, — это было такое же чувство, какое испытывает школьник, когда одноклассник скользит по скамье, освобождая для него место.

Через несколько месяцев, в течение которых Афтаб выполнял мелкие поручения женщин, носил их сумки и музыкальные инструменты, массировал их уставшие за день ноги, ему удалось, наконец, проникнуть в Кхвабгах. Настал давно желанный день, когда его впустили внутрь. Он вступил в этот заурядный, ветхий дом с таким чувством, словно входил в рай. За синей дверью располагался мощеный, окруженный высокой стеной внутренний двор с водяной колонкой в одном углу и гранатовым деревом — в другом.

За просторной верандой, опиравшейся на каннелированные колонны, располагались две комнаты. Крыша одной из них просела, а стены рассыпались на мелкие камни, где устроило себе гнездо целое кошачье семейство. Уцелевшая комната была большой и содержалась в относительном порядке.

Вдоль шелушащихся бледно-зеленых стен стояли четыре простых деревянных и два годреджских шкафа. Шкафы были облеплены фотографиями кинозвезд — Мадхубалы, Вахиды Рехман, Наргис, Дилипа Кумара которого на самом деле звали Мухаммад Юсуф Хан , Гуру Датта и местного парня Джонни Уокера Бадруддина Джамалуддина Кази , комика, который мог одной фразой развеселить самого мрачного на земле человека. Дверца одного из высоких шкафов была зеркальной.

В противоположном углу помещался видавший виды туалетный столик. С высокого потолка свисали треснутая люстра с одной работающей лампочкой и древний вентилятор на длинном стержне. Этот вентилятор был женщиной, и звали его Уша. Как и положено женщине, Уша была скрытной, капризной и непредсказуемой. Она была уже далеко не молода, и ее часто приходилось умасливать, а то и просто подталкивать длинной ручкой швабры. Только после этого Уша снова принималась за работу, кружась своими лопастями вокруг стержня, словно танцовщица у шеста.

Устад Кульсум Би спала на единственной в хавели кровати вместе с длиннохвостым попугаем Бирбалем, клетку которого она вешала над кроватью. Если ночью Би не оказывалось рядом, то Бирбаль начинал верещать так, словно его резали. Днем, во время бодрствования, Бирбаль был способен членораздельно произносить непристойности, предваряя их фальшиво-призывным кличем «Ай Хай », позаимствованным у обитательниц дома. Любимым ругательством Бирбаля было самое обиходное в Кхвабгахе выражение: «Саали ранди хиджра!

Бирбаль произносил эту фразу с самыми разнообразными интонациями — кокетливо, шутливо, любовно и с неподдельным, искренним гневом. Все остальные обитатели дома спали на веранде, а по утрам свертывали свои постели в тугие цилиндрические рулоны.

Зимой, когда во дворе становилось холодно и сыро, все перебирались в комнату Кульсум Би. В туалет можно было попасть только через комнату с просевшим потолком.

Мылись по очереди под струей воды из колонки. Кухня располагалась на втором этаже, куда вела неправдоподобно крутая узкая лестница. Окно кухни выходило на церковь Святой Троицы. Среди обитательниц Кхвабгаха Мэри была единственной христианкой. Она не ходила в церковь, но носила на шее крестик. Гудия и Бульбуль были индуистками и время от времени ходили в те храмы, куда их пускали.

Все остальные были мусульманками и посещали мечеть Джама-Масджид и те святилища, где им позволяли входить во внутренние помещения ведь в отличие от биологических женщин хиджры не менструируют и поэтому не считаются нечистыми.

Однако самая мужеподобная жительница Кхвабгаха, в отличие от остальных, менструировала очень активно. Басмала спала на кухонной террасе второго этажа. Это была маленькая, жилистая, смуглая женщина с голосом, напоминавшим звук автобусного клаксона.

Она была новообращенной мусульманкой, а в Кхвабгах переехала несколько лет назад впрочем, эти два события никак не были связаны между собой , после того как муж, водитель Делийской транспортной корпорации, выгнал ее из дома, обвинив в бесплодии.

Конечно, ему даже в голову не пришло, что бесплодным мог быть он сам. Басмала ранее — Бимла управлялась на кухне и охраняла Кхвабгах от незваных и нежданных гостей, проявляя при этом свирепость и беспощадность чикагских гангстеров. Молодым людям вход в Кхвабгах был строго воспрещен без недвусмысленного разрешения Басмала. Даже такие постоянные посетители, как будущий клиент Анджум — Человек-Который-Знал-Английский, должны были каждый раз особо договариваться о посещении.

Компаньонкой Басмалы на террасе была Разия, которая уже давно лишилась и памяти, и разума и не знала, ни кто она, ни откуда пришла. Разия не была хиджра, она была настоящим мужчиной, который любил одеваться женщиной.

Однако она хотела, чтобы ее считали не женщиной, а мужчиной, который желает быть женщиной. Она давно перестала объяснять разницу окружающим включая и хиджр. Разия целыми днями кормила голубей на крыше, а все разговоры сводила к обсуждению некоего тайного и до сих пор не исполненного правительственного плана который она называла дао-печ относительно хиджр и таких, как она. Согласно этому плану все они должны жить в отдельной колонии и получать государственное вспомоществование, чтобы им больше не приходилось зарабатывать на жизнь тем, что она описывала словом «бадтамизи» — плохим поведением.

Еще одним пунктиком Разии было обсуждение необходимости государственных пенсий для уличных кошек. Короче, неуправляемый и неустойчивый ум Разии был накрепко прикован к каким-то правительственным планам и проектам. Первой настоящей подругой Афтаба в Кхвабгахе стала Ниммо Горакхпури, самая молодая из обитательниц дома и единственная, окончившая среднюю школу.

Ниммо сбежала из дома в Горакхпуре, где ее отец служил чиновником почтамта. Ниммо любила напускать на себя важность и прибавляла себе возраст, но на самом деле была всего лишь на шесть или семь лет старше Афтаба. Ниммо была приземиста, круглолица, щеголяла густыми курчавыми волосами и широкими, похожими на два ятагана бровями и удивительно толстыми ресницами.

Пожалуй, Ниммо была по-своему красива, но все впечатление портила растительность на щеках, которая отливала синевой под макияжем, даже когда Ниммо была чисто выбрита. Ниммо была одержима западной женской модой и ревниво оберегала свою коллекцию модных журналов, которые доставала на уличном развале в Дарьягандже — в пяти минутах ходьбы от Кхвабгаха.

Один из продавцов этого воскресного рынка, Наушад, покупал журналы у мусорщиков, обслуживавших иностранные посольства в Шантипатхе, а затем продавал их Ниммо с изрядной скидкой.

Страницы с загнутыми уголками были украшены фотографиями особенно волновавших Ниммо блондинок с голыми ногами. Бог решил создать что-то необычное — существо, не способное к счастью. И он создал нас. Вы все здесь счастливы! Это же Кхвабгах! Все это пена и притворство, — лаконично ответила Ниммо, даже не удосужившись оторваться от журнала. Это невозможно. Арре яар , подумай сам, что делает несчастными вас, нормальных людей? Я не имею в виду тебя , но взрослых людей, таких, как ты.

Что делает их несчастными? Повышение цен, проблемы с устройством детей в школу, издевательства мужа, обман жены, столкновения индусов и мусульман, индо-пакистанская война — все это внешние причины, которые со временем как-то приходят в норму. Но для нас все по-другому: повышение цен — внутри нас, поступление в школу, издевательства мужей, неверность жен — это внутри нас. Столкновения и война — внутри нас. Индопак — внутри нас. И это никогда не успокоится и не придет в норму.

Этого просто не может быть. Афтаб был в отчаянии, ибо не мог найти слов возражения, сказать, что она смертельно ошибается, потому что он , Афтаб, счастлив здесь, так счастлив, как никогда прежде. Он сам был живым доказательством неправоты Ниммо, разве нет? Но он ничего не сказал, потому что в этом случае ему пришлось бы признаться в своей «ненормальности», а к этому он пока готов не был. Только когда ему сравнялось четырнадцать, когда Ниммо сбежала из Кхвабгаха с водителем автобуса который вскоре бросил ее и вернулся в семью , понял Афтаб, что имела в виду Ниммо.

Тело Афтаба к тому времени объявило ему беспощадную войну. Оно стало высоким, стройным и мускулистым. В панике Афтаб попытался избавиться от растительности на лице и теле с помощью «Бурнола» — крема от ожогов, оставившего на коже темные пятна. В отчаянии стал мазаться депилятором «Энн Френч», украденным у сестры это вскрылось довольно быстро, потому что от него пахло, как из выгребной ямы. Афтаб старательно выщипывал себе брови — не очень симметрично, но тонко — с помощью самодельного пинцета, больше похожего на плоскогубцы.

У Афтаба вырос кадык, при глотании ходивший вверх и вниз. С каким удовольствием он бы вырвал его из горла! Но самое страшное произошло позже — у Афтаба поломался голос — нежный дискант сменился низким мощным басом.

Этот голос ужасал Афтаба всякий раз, когда ему случалось заговорить. Он стал молчаливым и говорил только в тех случаях, когда не оставалось иного выбора. Он перестал петь. А когда слушал музыку, каждый, кто стоял рядом, мог уловить едва слышное жужжание, доносившееся как будто из его макушки.

Никакие просьбы, даже уговоры устада Хамида, не могли теперь заставить петь уста Афтаба. Пел он теперь, только пародируя индусские песни из слащавых фильмов на разнузданных вечеринках хиджр, и в те моменты, когда обитательницы Кхвабгаха снисходили до чужих заурядных торжеств — свадеб, дней рождения, церемоний освящения дома — где они танцевали, пели своими природными голосами, благословляли хозяев и грозили непристойностями демонстрацией своих изуродованных гениталий и выкрикиванием жутких ругательств в случае, если им откажутся платить.

Именно это Разия называла дурным поведением — бадтамизи. Ниммо Горакхпури имела в виду то же самое, когда говорила: «Мы шакалы, питающиеся чужим счастьем, мы охотники за счастьем». Ниммо употребляла выражение «кхуши-кхор». Музыка была оставлена, и у Афтаба не стало больше причин жить в мире, каковой большинство людей считают реальным, а хиджры называют «Дуния» — Мир.

В одну прекрасную ночь Афтаб, прихватив с собой из дома немного денег и лучшие наряды сестры, сбежал из дома и поселился в Кхвабгахе. Джаханара-бегум, никогда не отличавшаяся застенчивостью, буквально ворвалась в Кхвабгах, чтобы забрать оттуда свое чадо. Афтаб отказался уходить.

Джаханара ушла только после того, как заставила устад Кульсум Би поклясться, что по крайней мере по выходным Афтаб будет носить нормальную мужскую одежду и бывать дома. Кульсум Би честно старалась сдержать слово, но договор соблюдался всего лишь несколько месяцев. Так и случилось, что в возрасте пятнадцати лет, всего лишь в паре сотен ярдов от дома, где его семья прожила несколько столетий, Афтаб открыл обычную дверь и провалился в иную вселенную.

В первый же вечер своего переезда в Кхвабгах Афтаб танцевал во дворе и пел любимую всеми песню из любимого всеми фильма: « Пьяр кийя то дарна кья». На следующий вечер Афтаб прошел обряд инициации, был одарен зеленой дупаттой [10] и после соответствующей церемонии был признан членом сообщества хиджр. Афтаб получил имя Анджум и стал ученицей устад Кульсум Би из Делийской гхараны, одной из семи региональных индийских гхаран, каждую из которых возглавляла найяк, глава, подчинявшаяся верховной главе.

Джаханара-бегум с тех пор ни разу не переступила порог Кхвабгаха, но много лет ежедневно посылала туда горячую еду. Единственным местом, где Джаханара-бегум время от времени виделась с Анджум, стала дарга хазрата Сармада Шахида. Они недолго сидели друг подле друга — шестифутовая Анджум, с должной скромностью прикрывшая голову расшитой бисером дупаттой, и маленькая Джаханара-бегум, из-под черной паранджи которой выбивались начавшие седеть пряди.

Иногда они, словно невзначай, брали друг друга за руки. Мулакат Али так и не смог смириться с таким положением. Сердце его было навсегда разбито. Он продолжал давать интервью, но никогда — ни публично, ни в частных беседах — ни словом не упоминал о несчастье, свалившемся на династию Чингисхана.

Мулакат предпочел порвать все связи с сыном. Он никогда больше не виделся с Анджум и не говорил с ней.

Иногда случайно они встречались на улице и обменивались взглядами, но никогда не здоровались.

Part 2. The work of Engineer Ehsan and the joy of the soul of Fatima, send blessings

Прошли годы. Анджум стала самой знаменитой хиджрой Дели. Ее наперебой осаждали кинопродюсеры и неправительственные организации, а иностранные корреспонденты — в качестве профессиональной любезности — делились друг с другом номером ее телефона так же, как номерами Птичьего госпиталя или Пхулан Деви, сдавшейся властям «королевы бандитов», или странной женщины, утверждавшей, что она — бегум Ауда.

Эта дама жила на лесном хребте в полуразрушенном доме в окружении слуг и старинных канделябров, пребывая в твердом убеждении, что является владычицей давно не существующего княжества.

Во время интервью журналисты всячески склоняли Анджум рассказывать о насилии и жестокости, которым, как полагали ее собеседники, она подвергалась в детстве со стороны традиционного мусульманского окружения — родителей, братьев, сестер и соседей, что и заставило ее в конце концов покинуть родной дом. Журналисты всякий раз бывали разочарованы, когда Анджум принималась убеждать их, что и отец, и мать очень любили ее и что это она проявила жестокость по отношению к ним.

Анджум была избрана. Героиней интервью должна была быть она и только она, неважно, что ради этого приходилось немного подправлять истину. Материал должен нравиться читателям. Став полноправной обитательницей Кхвабгаха, Анджум смогла наконец облачиться в одежду, о которой мечтала всю жизнь: полупрозрачную, украшенную блестками курту, плиссированные патиальские шальвары, шарару, гарару; смогла надеть на щиколотки и на запястья звенящие серебряные и стеклянные браслеты и вдеть в уши длинные серьги.