Папин дом фильм, Папин дом фильм () смотреть онлайн в HD бесплатно на киного
Я стал нарочито громко смеяться — с крыльца спускался отец с козой. И Жорка играет. Советовать смотреть эту киноленту я не буду!
Показ РФ: 07 января Страна: США. Год: Время: 96 мин. Перевод: Дублированный. Слоган: «Dad vs step-dad». В подборках: зе бест Новогодние и рождественские фильмы Сериалы Кинцо Лучшие фильмы про Рождество в хорошем качестве для всей семьи. Не работает видео Скачать Погасить свет. Смотреть похожие Фильмы. Новичок года. Отзывы на Фильм Здравствуй, папа, Новый год Всего пару забавных моментов, но не "ржачных" о которых все пишут.
Повелась на хорошие комментарии и высокий рейтинг. Зря потраченное время. Яростно поддерживаю Здравствуй, папа, Новый год! Люблю пересматривать её на новогодних праздниках. Фильм смотрится очень легко, юмор отменный, а финал очень трогательный. Это комедия и в то же время мелодрама о семейных ценностей, прекрасно подойдет для вечернего просмотра всей семьёй.
Марк Уолберг и Уилл Фаррелл потрясающе исполнили свои роли, не могу представить на их местах кого-то другого. Ещё понравилась музыка в фильме, всегда к месту. В общем, рекомендую к просмотру. Марку Уолбергу максимально идет сниматься в комедиях.
Очень смешной чувак который своей ролью "сделал" этот фильм. Даже когда он не шутит, на него смотреть без улыбки не могут.
Есть тупой американский юмор, но это можно простить. Настроение поднялось. Этот фильм в списке любимых комедий. Особенно перед Новым годом хорошо заходит, потому что невероятно добый и семейный до невозможности. Хотя и так посмотреть можно, в любой момент. Только позитив от просмотра. Как вообще дизлайки можно было поставить?
Как будто люди с закрытыми глазами фильм выбирали. Не могу сказать, что всем он должен понравится, но точно не такой оценки заслуживает. Легкая комедия.
Вполне смотрительно. Да уж, умеет Фаррелл исполнять бесхребетного, туповатого простака. По фильму глупый юмор преобладает с заметным перевесом, но есть и неплохие, веселые шутки.
Берет, скорее, актерским составом и общей атмосферой. Поэтому плюс. Что то, не от одной шутки, мне не стало смешно.
Не люблю когда гг тупит, а тут весь фильм основан на его тупости. И кто только названия фильмов переводит Вполне хороший позитивный. Немного глупо, немного наивно, но по-доброму и весело. Добрая комедия без сисек и разврата. Классный фильм! Давно так не хохотала! Рекомендую - действительно комедия. Фильм зашел на ура. Ждем 2 часть. Увидела трейлер этой комедии в кинотеатре.
Стало интересно посмотреть этот фильм, правда, боялась, что он станет каким-то обыденным, как множество американских лент. Но мои переживания не были оправданы, кинофильм стоит того чтоб потратить на него время! Сюжет киноленты сам по себе интересен тем, что такие истории, которые описаны там, есть в реальной жизни. Противостояние родного папы бунтаря и отчима офисного работника. До чего может дойти, когда пытаешься показать качества, которых у тебя нет это вы можете увидеть в этой кинокартине.
Мне кажется, что смотреть все же стоит в большой компании! Типичная, семейная, американская комедия. В принципе тема может и актуальна.
Эх, но жаль что, такое только в фильмах - отчим желает признания своих пасынка и падчерицы, а батя непосредственно пытается воссоединить семью. Я ликвидировал восьмерки на колесах, подтянув спицы по одной. Все было готово, и я сел на пахнущий керосином, битумным лаком и тавотом велосипед. Все дети нашего двора бежали за мной. Велосипед мчался прямо на забор, мои усилия управлять им ни к чему не приводили. Я плохо слышал, что еще говорит мама.
Все куда-то удалилось: из дверей вышел Василий Павлович с Олей маленькой. Так называли его дочь в нашем дворе. Мама увозила велосипед. Мы шли за ней гурьбой. Василий Павлович, с фотоаппаратом на плече, остановил нас. Василий Павлович выбирал точку, мы ходили табуном за ним.
Я все оглядывался на дверь в ожидании Оли. И вдруг почувствовал груз. Василий Павлович, не ведая, что делает, повесил мне на шею фотоаппарат. Я до сих пор помню прохладное прикосновение кожи футляра к груди. Мои обе руки легли на аппарат, я забыл про Олю. Пальцы торопливо нащупали выпуклость кнопки и расстегнули ее.
Василий Павлович присел на колено, зажмурил один глаз и протянул за аппаратом руку. Я вынул из футляра узкую «лейку», вышел из группы, остановившись за его спиной. Я смотрел на лица не как всегда. И когда наткнулся на маму, отвел глаза. Мне почему-то стало стыдно. Группа разрослась. Среди всех стояли большая и маленькая Оли, Трофим, Маруся с ребенком на руках и баба Шура, возникшая в последнюю секунду.
Она терла кожуру ореха о камень. Мы сидели на дереве маньчжурского ореха. Он похож на грецкий. И если есть его недозрелым, от него на руках появляются такие же коричневые пятна. Я вынул из-за пазухи маленький довесок, который всегда причитался мне. Оля разломила его пополам. Мама говорит, что мука со мной была. Ты халву пробовал? Он жизнью рисковал. А Толян — жулик, и родители его жулики, на базаре торгуют.
Она с кошачьей стремительностью спускалась с дерева. Высоко над землей прыгнула в траву, поднялась с четверенек и побежала, не оглядываясь. Ее голубое платье в горошек мелькнуло за сараем и исчезло в кустах. Я полез вниз. Синяя лента змеилась в траве. Я поднял ее и спрятал за пазуху. Он болен. Ему нужно усиленное питание. Чтоб Гитлеру ни вздохнуть, ни выдохнуть на том свете, чтоб он болячками, коростой покрылся весь!
Сестра называется, люди говорят, на базаре маслом торгует. Ему ж так нужно масло. Масло с какао сварить, сильно помогает. Папа вошел с чайником в руках, поставил его на стол. Я смотрел на него и не верил: где же притаилась болезнь в этом большом теле? Он негромко кашлянул, мама вся напряглась и вымученно улыбнулась. Может, тебе на Украину махнуть? Повидаешься с другом, фруктов поешь, молочка парного попьешь. Он же так зовет. Я спрятал сумку с книгами в кухонный шкаф и выкатил во двор велосипед.
Оля с портфелем меня уже ждала. Какао не покупай, у меня есть три банки. Саша, постой! Глупость какая-то. Ты сейчас возьмешь у меня деньги, зачем ждать, пока продадут велосипед.
И никаких возражений. Мы друзья, ведь так? Мой велосипед стоял с биркой у зеленого деревянного ларька, на котором слишком крупными буквами было написано: «Комиссионный магазин». Я шел по базару, оглядываясь на велосипед, пока он почти не исчез за мясными рядами. Кур покупали, дуя им под хвост, где мягкий пух, — проверяли на жирность. Их так ловко запрокидывали гребешком вниз.
Я тоже хотел подуть, но торговка вырвала у меня курицу из рук и бросила ее в корзину. Дерете с нас такие деньги и еще оскорбляете. Иди, мальчик, я тебе помогу выбрать. Мама будет довольна, чтоб я так жила. В руках у меня была курица и два фунта масла, завернутых в лист лопуха.
Я толкался в рыбном ряду. На прилавке шевелились крабы. Торговцы рукой подтягивали уползающих в сторону. Я присматривался, чтоб выбрать краба покрупнее, и вдруг в конце ряда увидел козу.
Старик в низко надвинутой на глаза офицерской фуражке привязывал ее к столбу. Пять стаканов каждый день. Молоко, как молозиво, густое. Кто понимает, не торгуясь, купит. Хорошая, умница. Не дергайся, никто тебя не обидит. Умница, да постой же ты на месте.
Мама гладила козу, подготавливала ее к дойке. Мы с Олей стояли тут же на кухне, у стены. Коза упрямо брыкалась, я боялся, что у мамы кончится терпение.
Но вот тонкая струя звякнула о дно кастрюльки. И тут вошел папа. Мама вскинула на него тревожные глаза. В декабре Индийским океаном пойдут. А мы с мамой ждали к ноябрьским. Баба Шура, какая-то притихшая, сидела у окна, глядя во двор. Ее незанятые руки лежали неподвижно на подоконнике, будто к ней не имели отношения.
Жорка, Оля и я играли в волейбол. И всякий раз, когда мне приходилось принимать мяч, я видел ее лицо и руки. Ее неподвижность тревожила и раздражала меня. Я зафитилил мяч далеко, в конец двора, и пошел к ее окну.
Слава Богу, умом не тронулась. Иди, иди, я тебя давно раскусила. Я стал нарочито громко смеяться — с крыльца спускался отец с козой. Он вел ее в сарай. Через секунду ее увидела и баба Шура. Ее будто сдуло. Она бежала к сараю. Папа разгребал для козы место, я перекладывал дрова. Грузная баба Шура, кряхтя, на корточки опустилась перед козой.
Ее руки скользили по волнистой черной шерсти. Коза в упрямстве прижала было узкую голову к шее, но, приняв поток льющейся нежности, свободно распрямилась. Красавица ты наша. Антон, я могу ее взять к себе. Оттуда ж все улицы просматриваются. Слышал, Орловский из плена вернулся? У Полины ноги от счастья отнялись. А я Колю еще издали замечу. Московский в двадцать часов десять минут приходит, трамваем до Сучанской полчаса, пятнадцать минуток до Пушкинской, а дальше он уже мне весь виден будет.
В субботу заползала низкая туча. Она стлалась над водой, накрывала суда. Мы с Олей спускались по крутому склону сопки. Я нес свою противогазную сумку и ее портфель. Она шла за мной по узкой тропинке, опираясь рукой на мое плечо. Я вас совершенно официально приглашаю на день рождения. В воскресенье, к пяти. И тебя, конечно, Оля. Оля вдруг побежала, придерживая чернильницу, болтающуюся в узком мешочке на портфеле.
Я бросился за ней. Я опоздал.
В коридоре было пусто. Под лестницей кто-то сдавленно хихикал. Я заглянул: двое первоклассников щекотали третьего. Он стоял с поднятыми руками, сжав губы, сквозь которые вырывался смех с бульканьем от преграды. В классе никто ничего не понимал, кроме Жорки. Он-то знал о моей встрече на базаре и хохотал, припадая головой на парту. Кабинет завуча нашей школы напоминал оранжерею. Зимой и летом здесь все цвело. Седая, в неизменной белой блузке, Вера Петровна поливала цветы, когда я вошел.
Я не хочу знать никаких подробностей. Все только и делают, что жалуются друг на друга. В конце концов, это не гигиенично. Вздор надо уметь прекращать вовремя. Протяжные гудки катеров, бьющие рынды военных кораблей и лающее уханье подводных лодок тревожно плывут над городом — и нет иных, обычных звуков.
Туман обволок все густой пеленой. Мы идем с Жорой. Я слышу его дыхание, но его не вижу. Иногда его сумка бьет меня по ноге, я на ощупь ее отталкиваю. Мы плывем в тумане с вытянутыми руками, чтобы не натолкнуться на встречных. Не наткнись, сейчас колонка будет. Мне кажется, что кто-то назвал мое имя. Он упал. Не мог дотянуться до колонки, чтобы опереться, и упал. Кровь горлом пошла.
На камнях папина кровь. Я качаю рычаг колонки. Жорка кладет на него руку, и тогда я опускаюсь под струю на колени. Я ползаю и тру, тру камни. Федор вчера звонил, надо забрать «Фотокор» и шесть пластинок. Я на сверхурочных заработал. Завтра на пробу сфотографируешь нас с мамой. Вошла тетя Дуся с большим черным платком в руках. Она набросила его на зеркало, подоткнув края за раму.
Я запустил в нее книгой. Она отскочила в сторону, и книга упала на кровать, где лежал приготовленный папин костюм. Ольга Ивановна стояла надо мной. Я безвольно поднялся с сундука. Онавзяла меня за руку, и я зарыдал, уткнувшись ей в плечо. Антон, кровинка моя, ты слышишь, как мы убиваемся, горюем без тебя, кормильца нашего…. Ольга Ивановна выволокла меня на крыльцо. Шел снег. Баба Шура выбивала потертый ковер. Простоволосая, без платка на голове, она с остервенением колотила палкой.
Увидев нас, остановилась и застыла. Отходит поезд от платформы станции Седанка. Я схожу с ее ступеней, проваливаясь в мартовский снег. На мне папины сапоги, в руках штатив и «Фотокор». Меня манит дом вдали с набухшим снегом на крыше, прозрачные голубые тени от деревьев, но так это выглядит издали. Я подхожу и вижу черные палки с густыми тенями вместо деревьев, грязный желтоватый снег и лишенный всякой тайны мокрый черный дом.
Он сливается со стволами. Я стою в растерянности, потом петляю между деревьев и выхожу на склон. Сбегает вниз, размокая, санная дорога, вокруг голубой снег на проступившей из-под него желтой траве. Сиреневые ветки кустов на берегу реки и синяя мглистая даль.
Мои глаза перебегают с места на место, я не знаю, как все соединить в одно.
Я делаю еще несколько шагов и устанавливаю штатив возле проталины, в ней купаются воробьи. Совсем рядом подснежники. Я снимаю все порознь: санную дорогу, воробьев и цветы. Плетусь к берегу. Лед на реке у берега подмыло, и капель подо льдом играет на солнце. Утопив штатив под воду, закрепил на нем аппарат, открыл крышку и выдвинул мех. А заглянуть в него не могу. И тогда я поднял полы пальто и сел в ледяную воду.
Я не чувствовал холода, подтаявшая льдина завораживала. И лишь когда я снял, заметил, что заледенели брюки. Они обжигали, я шел к станции, с трудом передвигая ноги.
Зубы выколачивали дробь. Мимо меня промчались сани. Молодой парень обернулся и крикнул:. Отечество оставлю после себя не умаленным, а большим и лучшим, чем сам его унаследовал…» Это слова гражданской присяги Афин во времена правления Перикла. Вера Петровна, в неизменной белой блузе, стояла у раскрытого окна, жестом подкрепляя ритм своей речи.
Ее лицо в потоке света почти утратило границы. За окном был майский день. Мы с Жоркой сидели на последней парте. Я достал из портфеля «Приморский комсомолец» и развернул перед ним последнюю страницу. Под темным клише трех фотографий было написано: «Март. Жорка тут же передал газету, я не успел ее вырвать у него из рук, она шуршала по партам. В классе поднялся шум. Но почему же Саши, а не Александра? Пятнадцать лет — этого достаточно для полного имени. Как ты думаешь, подбородок имеет значение?
Иди сюда. Смотри, это совсем просто. Раз-два-три, раз-два-три. Нет, не так. Давай из-за такта. И раз-два-три, и раз-два-три…. Твой Жорка так танцует, лучше всех в девятом. Ты знаешь, как Пушкин танцевал? Давай сначала: «С берез, не слышен, невесом, слетает желтый лист. Осенний вальс в краю родном играет гармонист…» — громко шептала Оля слова и мелодию.
Мы кружились по двору. Ее горячая рука обжигала плечо. Я наклонился и поцеловал Олю в щеку. Она резко оттолкнула меня, странно засмеялась и исчезла в дверях. Я вышел со двора. Внизу лежал город в огнях. Рядом со мной белела папина скамейка под раскидистым орехом. Сидящие на ней мама и баба Шура тихо переговаривались. Павильон фотографии ютился на краю базара. Рядом с ним торговали пивом и раками. Федор Иванович только оторвал клешню и поднес ее к губам, стоя у пустой бочки, как я подошел к нему и сказал:.
Нет мест. Подожди огорчаться. Ты перевалишь через сопку и спросишь пивзавод. Напротив пивзавода клуб железнодорожников. В этом клубе — киностудия. Спросишь Толика. Скажешь — от меня. Он работает проявщиком, и ему нужен помощник. И вот я сижу здесь. Вернись в школу, Сашечка, послушай старого человека.
Я прикалывал кнопками мокрые пленки, пускал мотор барабана и ждал, пока они высохнут. Потом сматывал их в ролики. В сушильной комнате кроме меня никого не было. Забегал Толик, вносил очередную раму с мокрой пленкой и, прежде чем исчезнуть, сообщал студийные новости.
Заказал проявочную машину. Это тебе не деревянные баки. Меня посылают на переподготовку в Новосибирск, а кто будет работать? Об этом не думают. Что, я сам не разберусь в этой машине? Уж как-нибудь. Не оставлять же студию. Тебе нужен гидрохинон? Как девочка! Пропадешь ты в жизни, надо подзаняться тобой. Здоровый парень, плечи — во, а щенок щенком.
Ты хоть куришь? С Довженко на фронте снимал. Где он только не был: и в Париже, и в Нью-Йорке. В тридцатых годах у нас начинал. Затосковал, видать, по нашему краю. Хочешь его сюжет посмотреть? Поздно вечером мы с Толиком выходим из дверей ресторана «Кавказский». Мир вокруг меня утратил устойчивость: все плывет и качается.
Я бессмысленно улыбаюсь. Толик меня обнимает за плечи, его лицо надвигается на меня, я упираюсь рукой в его грудь. За что меня оскорблять? Цветочков матери не купили, некрасиво получается. Заверни мне эти палки и нишкни. Красненькой хватит? Букет из пестрых георгинов, составленный треугольником, Толик держал на вытянутой руке. Так мы и шли, распугивая прохожих, пока не наткнулись на ограду парка матросского клуба.
Мы прильнули лицом к решетке, за которой играл духовой оркестр, мелькали летние форменки матросов и платья девушек в танце. Я опасный мужчина, поражений не имею… Слушай, почему мы не летаем? Пигалица воробей поднялся и взлетел, а ты чиркай-чиркай ногами, обуви не напасешься. Сколько за жизнь человек одних ботинок снашивает? А пигалица воробей поднялся и взлетел. Меньшому народцу жизнь дешево обходится.
Мухи, собаки, птицы, зайцы, пчелы, ну, все эти, как их? В Библии так их называют. Сам-то я атеист, бабка у меня верующая. Ей если человек нравится, так, значит, он мухи не обидит, понимаешь? Мама стояла у стены дома, всматриваясь в темноту.
Я узнал ее еще у колодца, внизу, и побежал. Ноги меня не держали. Я упал на середине тропинки. Мама склонилась надо мной и стала поднимать, подтягивая за плечи. Веселый, зарплату получил.
Пальто мне хочет купить. Вроде и хорошего ничего в магазинах нет. Подождать, как ты советуешь? Тренога мешала, и я осторожно, вытянутой рукой, положил ее на крышу. Затем и сам выбрался через слуховое окно. Я сидел на крыше нашего дома, рядом с аппаратом на штативе, в растерянности перед происходящим на моих глазах. Всходило солнце. Горел вдали, плавился край бухты, где на ремонте стояли корабли.
Золотисто-красные, пламенеющие, но прозрачные волны света вытесняли синь теней, всполохами сжигали стекла окон. Я чувствовал невыразимость и быстротечность каждой секунды, ощущал преображение времени. Сейчас все сбалансируется, сольется в ясность и покой. Я приник к матовому стеклу «Фотокора». Мир сузился. Яркое небо отрезанного пространства, и темные массы внизу. Я стал бегать с треногой по крыше, искать точку, и увидел на тропинке бабу Шуру с ведром в руках, в наброшенном на плечи платке. Сверкнула на солнце обшивка колодца, смоченная выплеснутой водой.
Колодец, змеящаяся тропинка по склону сопки, старуха с ведром, и я нажал на кнопку тросика. Я сидел рядом с аппаратом на жгучем солнце. Крыша накалилась, обжигала ладони. Огромное пространство города у океана лежало передо мной. Я глазом и рукой вычленял пределы возможных кадров, не прибегая к объективу. Целое состояло из частей. Эту простую мысль я постигал с трудом. В ту же секунду в слуховом окне показалась Оля. Она мне протянула ситцевый детский зонтик и вылезла на крышу.
Я протянул ей ватник. Она помахала рукой Василию Павловичу и села рядом. Не смей никогда больше со мной разговаривать! Она не обернулась, исчезла в слуховом окне. Я не знал, куда девать зонтик, он мешал мне, занимал руки. Я вдруг забыл, что его можно закрыть и положить на ватник.
Но я не откликнулся. Я смотрел в аппарат. А в час, когда на камни легли тени, у папиной скамьи собрались почти все соседи. Не было мамы.
Оля с книгой ходила поодаль, стараясь не смотреть в мою сторону. Повяжу тебя, клянусь! Но меня уже ничто не могло остановить. Я прыгнул на пристройку, а оттуда в заросли крапивы. Боль в солнечном сплетении не давала вздохнуть.
Я лежал на спине. Василий Павлович поднял меня и понес к скамейке. Я открыл глаза. Лёня плеснул на меня из ведра. Это было очень кстати, нестерпимо горела кожа от ожога. Я был без рубашки. Жизнь моя на волоске. Если вы увенчаете постоянную любовь мою, то я не достоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей. Вертится сушильный барабан с пленкой.
Я сижу на подоконнике раскрытого окна. Передо мной часть экрана летнего кинотеатра. Идет новый фильм «Ревизор». Игорь Горбачев стоит на коленях. Мы удалимся под сень струй…». Я вошел в приемную директора. Секретарь подняла на меня глаза и продолжала печатать.
Следом за мной вошел маленький человек. Театральным жестом вынул из кармана гвоздь, резким ударом метнул его в стену — гвоздь до половины ушел в дерево обшивки.
Маленький человек повесил на гвоздь пыльник, секретарь похлопала в ладони. Алексей Алексеевич сидел в кресле у окна. Его острые колени были высоко подняты, едва ли не к подбородку.
На них лежала шляпа. Край белоснежного платка выглядывал из верхнего кармана костюма. Помнишь, лет двадцать назад — да, уж двадцать лет прошло — подвели меня к тебе и так же сказали: «Алексей Алексеевич берет тебя в помощники». Я постарше был. Сколько тебе лет, Седов?
Мы стояли на остановке трамвая. Горели фонари на улице. Алексей Алексеевич положил мне руку на плечи. Подошел трамвай. Вагоны были набиты битком, двери не закрывались. Алексей Алексеевич втиснул меня на подножку, втолкнул в салон, а сам остался висеть, держась руками за поручни.
Наши девчонки все стригутся под мальчика. Это ужасно модно сейчас. Как ты думаешь, мне пойдет? Мне стыдно стало, что все меня упрашивают. Я не знал, как выйти из этого дурацкого положения. Закатное солнце подожгло бухту. Чуркин Мыс подернулся вечерней дымкой. Зеркальные блики скользили по черным бортам стоящих у причала судов. Медленно полз паром от Комсомольской пристани к мысу, два катера подтягивали белый пассажирский лайнер «Приморье». Ощущение странного покоя для такого шумного места, как торговый порт.
Так и снимем, чтоб было понятно, где мы находимся. А теперь сменим объектив на «сотый». Посмотрите, нравится? Если экспонировать по светам, мы загоним в недодержку все тени, а зачем? Посмотрите, как прекрасно ныряет в тень от судна маленький электрокар. Оставим его жить. И пусть белый пароход будет очень белым, и мыс будет светлым в дымке низкого солнца. Нажмите кнопку сами… Нажмите, нажмите, а я пока покурю. Хотите немного влево, пожалуйста.
Остальное будем снимать завтра. Этот великий чародей не терпит постоянства. В Париже я вертелся у платана дня три и никак не мог понять, почему парижане любят сидеть под этим деревом.
Воздух, Саша. Я почувствовал это в предвечерний час. Воздух объединил город. Он сделал его единым с набережными, соборами, Сеной и баржами. Вы любите живопись? У брата прекрасная коллекция репродукций. Он музыкант, но, знаете ли, в мире все связано. Такой, как с фронта вернулся. Я его держу за руку, он говорит: «Сынок, ты видишь — все ждут. Надо строить дом». И все соседи наши сидят на сопке.
А ты, мама, идешь от колодца с полными-полными ведрами. И я вижу: он дер-жит крышу, зеленую, все ее подпирают. Мама, ты плачешь? Он, Саша, деньги посылал мотористу. В последнем бою их ранило, так тот без руки. И не подписывался, от кого те деньги. В зале киностудии смотрят рабочий материал.
Я сижу рядом с Алексеем Алексеевичем. На экране сменяются планы документального фильма о моем городе. Мой город прекрасен. В бухте Золотой Рог — легкая дымка, ныряет автокар в тень от судна. Горят на солнце цепи якорей. Два капитана, трудяги, тянут на буксире огромный белый лайнер. У меня дрожали ноги. В глазах скапливались предательские слезы. Я хочу вернуться в зал. Там, дальше, есть план города с птичьего полета. Ветер раскачивал стрелу крана. Алексей Алексеевич приказал мне привязаться ремнями.
Я стою в коридоре, но вижу, как под краном проплывают улицы одна за другой. Это я снимал! Рояль — центр комнаты. И всюду книги: на стеллаже, в кресле, на подоконниках. Ноты в пожелтевших корках гнездятся на кожаном диване с тисненой спинкой. На стене большой портрет Сергея Прокофьева.
Я сижу за круглым столом.
Передо мной репродукции фаюмских портретов. Они так реальны, я чувствую теплоту кожи на лицах. Алексей Алексеевич расстилает салфетку и ставит на нее фарфоровый чайник.
Потом появляются тарелка с бутербродами и две чашки. Льется в чашку струя густой пахучей жидкости. Я втягиваю запах ноздрями. Алексей Алексеевич улыбается. В сущности, человеку нужно так мало, когда всё есть. Мы потерялись с ней. Я был на фронте, а она оказалась в Кокчетаве, без друзей, без знакомых. Знаете, что она мне недавно сказала? Сейчас же я ничего не хочу». Вот мы и думаем с ней: что лучше? Вопрос мудреный, и не пытайтесь на него отвечать, Саша. Я так хочу снимать. Когда я смотрю на лица, я отключаюсь, честное слово.
Вчера я видел старика. В его лицо можно смотреть, как в воду или в огонь. Он сидел неподвижно, камнем, брови сыплются на рубаху. А моя мама таким особым жестом причесывает волосы. Как это снимать?
Вам просто нравится взрослая жизнь. Я готов вас понять, но вы не видите дальше своего носа. На вас сейчас лежит тень от абажура. Она подчеркивает лепку лица и усталость в глазах. Так я пошел? Я прыгаю на ходу в трамвай. Он медленно вползает на сопку, огибает мою школу.
Я долго оглядываюсь.
Сегодня 1 сентября. У турникета много студийцев. Я пережидаю всех и протягиваю пропуск. Охранница рукой оттесняет меня в сторону. Просто так не увольняют. Сам директор сказал: не пропускать. С лица и не скажешь и не подумаешь, знаю, на что вы способные. Я вышел на улицу. Мимо прошел седой режиссер, кивнул мне и оглянулся.
Видно, почувствовал что-то в моих глазах. Я опустился на корточки в траву, у стены. Я не отвечал, тупо смотрел перед собой, иногда поднимал голову на уличные часы. Стрелки показывали половину первого. И тут рядом со мной присел на корточки Олег. На груди у него болтался экспонометр на шелковом шнуре. Алексей Алексеевич попросил. Я не успел тебя предупредить. Так и знал, что будешь торчать бельмом на глазу.
Я пятнадцать лет отгрохал, три раза во ВГИК поступал. Чем ты лучше остальных? Ты «Войну и мир» читал? Дождь пенился в лужах под ногами, стекал сильными струями по лицу. Я бежал из школы.
Из открытого окна выглянула Ольга Ивановна, я помахал ей портфелем. Я долго вытирал ноги у двери. Она оказалась открытой, и я вошел. Ольга Ивановна стояла посреди комнаты с длинной-длинной косой, держа ее на весу. Оля вышла из соседней комнаты с закушенной верхней губой, с тем выражением горькой обиды и оскорбленности на лице, которое почему-то делало ее самоуверенной и неприступной. Мне тоже нравится Олина коса, но я не стал бы расстраиваться из-за такой ерунды.
Я выбежал из дверей, ничего не видя перед собой. Прямо передо мной резко затормозил «Додж». Из кабины выпрыгнул шофер в надвинутой на лоб помятой кепке.
Любая хозяйка тридцать шесть блюд из сои приготовит. И котлеты тебе, и молоко, и черта в ступе. Мы по ней, парень, на первое место в районе вышли. Богатая культура. На Дальзавод надо, запчасти получить.
Комната у вас хорошая. Светлая, а главное — квадратная. Мамка когда с работы будет? Инструмент хочу у мамки сторговать, лишние деньги вам не помешают, а то натурой можно: картошка, сало. На зиму все сгодится. На помосте, напротив трибуны, стоит старая камера «Пате-верблюд» образца года. Ее сняли с мультстанка. Из красного дерева, с квадратными деревянными кассетами в медных застежках, с маленькими медными петлями. Я кручу ручку со скоростью двадцать четыре кадра.
Что-то рухнуло подо мной, опускаю глаза: солдат почетного караула упал на мостовую, лицом на камни. Автоматический карабин отлетел в сторону.
Два офицера подняли солдата с белым лицом. На левом виске у него немного крови. Потерявший сознание солдат начал шевелиться. Страх и испуг на все еще бледном его лице. Два офицера, пригнувшись, как под пулями, отнесли его в сквер и положили на скамейку. Ничего не сделается с твоим солдатиком, переволновался — и всех дел. Я плохо слышал режиссера. Сверкающая на солнце труба перекрыла кадр. Оркестранты с начищенными трубами проносятся мимо меня.
Плывут яркие бумажные цветы.
